Анна Юрьевна Смирнова-Марли  

Биография


Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917-2006)



Анна Марли — русская муза французского Сопротивления
(Асия ХАЙРЕТДИНОВА, комментатор радиокомпании "Голос России"
2000 год)


«Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга», — сказал Валентин Распутин, русский писатель, Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность», об этой удивительной женщине.
30 января 2004 года большим праздничным концертом завершились XII Международные Рождественские образовательные чтения, в которых Фонд Андрея Первозванного принимал участие. На замечательном концерте, который проходил в Зале Церковных соборов Храма Христа Спасителя, выступили лучшие хоровые коллективы. Среди них был и хор «Пересвет», который исполнил две песни пока еще недостаточно известной у себя на Родине, в России, нашей соотечественницы Анны Смирновой-Марли. Были исполнены всемирно известный «Марш партизан» и новое произведение композитора и поэта Анны Марли — «Гимн Новой России».

Это о ней, нашей соотечественнице, которая никогда не забывает о своей Родине, генерал де Голль сказал: «Своим талантом она создала оружие для Франции».

Анна Смирнова-Марли, певица, поэт, композитор, человек уникальной судьбы, родилась в Петрограде в старинной дворянской семье. Среди предков - Лермонтов и Столыпин, кузен матери - Бердяев. В доме над роялем висел портрет прабабушки, дочери атамана Платова, с надписью его рукой: "Дам в жены мою дочь тому, кто мне доставит Наполеона живым или мертвым". Ребенком ее увезли во Францию. Она выступала как балерина и завоевала титул первой красавицы зарубежной России. Свои песни Анна исполняла под гитару в легендарном кабаре "Шехерезада". Однако настоящая слава пришла к ней во время войны - когда из Лондона на волнах Би-би-си полетела во Францию ее "Песня партизан", чтобы стать гимном Сопротивления. Вступив в армию де Голля, Анна Марли объездила с концертами всю Великобританию, а после победы приняла участие в торжественном концерте в Париже.

Сегодня Анна Марли живет в США, где получила признание как композитор. В июне 2000 г., в день 60-летия обращения генерала де Голля к нации, она посетила Париж по личному приглашению президента Ширака. В присутствии президента и тысяч парижан ее удостоили высших воинских почестей и права зажечь огонь у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой. Анна Марли, русская француженка Анна Юрьевна Бетулинская, стала второй женщиной, которой доверили эту честь, - первой была английская королева Елизавета. Анна Марли — кавалер Ордена Почетного Легиона.


После ареста и гибели отца от рук большевиков мать с двумя маленькими девочками (Анне исполнился один год) переправилась через Финляндию на юг Франции. Семья испытывала острую нужду, как и большинство русских эмигрантов, но многие беды скользили мимо детского сознания, не омрачая природной жизнерадостности девочек. Позже Анна Марли напишет о той поре: "Ривьера в 20-х годах была раем. Дни были наполнены солнцем, ароматом апельсиновых деревьев. Мои идеалы формировались под влиянием книг о Жанне д’Арк, о короле Дагобере, о рыцарях и трубадурах. Жили мы в Русском доме, бывшем госпитале времен Первой мировой войны.

Живая, талантливая девочка искала приложения своей энергии: в студии Юлии Седовой и Матильды Кшесинской постигала язык балета, брала уроки пения в консерватории Ксении Дараган, тайны композиции ей раскрывал Сергей Прокофьев. В ее жизнь входит гитара, с которой Аня уже не расстается и которую она называет "мое всесильное оружие". Анна Марли и ее гитара – всюду желанные гости. Ее сравнивают с Дорой Строевой и Александром Вертинским. Ей заказывали песни Морис Шевалье, Саша Гитри, Луи Потера (с легкой руки последнего и появился звучный псевдоним – Анна Марли).

Светила русской культуры в эмиграции Серж Лифарь, Коровин, Тэффи на конкурсе красоты 1937 года называют Анну Марли русской красавицей... И они были правы. На фотографии мы видим прекрасную женщину с мягкой улыбкой и лучистыми глазами.

Книга Анны Марли "Певец свободы" – живое, откровенное повествование о людях, с которыми она встречалась в разные периоды жизни, о русской эмигрантской среде, о детстве и юности, о перепутьях военной годины, сделавшей ее "трубадуром Освобождения". И как звуковое приложение к книге – песни Анны Марли на кассетах: "Слеза-слезиночка", "Гори, мое сердце, всегда", "Детство", "Не поплакать ни с кем, не забыться", баллада "Крещение Руси", совсем недавний "Гимн новой России" и, конечно же, знаменитый "Марш партизан"...

1940 год, немцы во Франции. Анна Марли оказалась в Лондоне, в центре французского Сопротивления во главе с генералом де Голлем. Судьба привела ее на радиостанцию "Французы говорят французам". На всю оккупированную Францию зазвучали ее марши и песни: "Париж – наш", "Мужество", "Освобождение". Интересна история появления на свет "Марша партизан". Вот как рассказывает о рождении своей самой знаменитой песни Анна Марли:

"На русском фронте идут бои, горят села, храбрецы уходят в леса, к партизанам. В мыслях я с Россией. Как никогда прежде, чувствую себя русской. Мне близка судьба моей далекой Родины. Одним порывом, как крик сердца, рождается мой "Марш партизан". Насвистываю мотив, пою... Перед мысленным взором – все, кто борется за свободу: русские, французы, итальянцы". Эта песня родилась зимним вечером 1942 года в Англии.

От леса до леса дорога идет вдоль обрыва.
А там высоко где-то месяц плывет торопливо,
Пойдем мы туда, куда ворон не летит, зверь не ходит,
Никто, никакая сила нас не покорит, не прогонит...

Анна Марли написала слова марша по-русски, мысленно обращаясь к русским партизанам, и только некоторое время спустя Жозеф Кессель и Морис Дрюон предложили французскую версию текста. На радио Би-би-си песню назвали "Герилья сонг", записали на пластинку и каждый день на восьми языках передавали по радио. Мелодия "Марша партизан" стала позывными французского подпольного радио. Марш запела вся сражающаяся Франция. В те далекие годы эта мужественная песня оставалась неизвестной только тем, для кого она была создана, – русским партизанам.

Пришла долгожданная победа. Анна Марли снова в Париже, она видит свои портреты на обложках журналов, слышит на улицах свои песни. Пришли дни славы. 17 июня 1945 года Анна поет во дворце Шайо на гала-концерте в честь исторического Манифеста генерала де Голля.

"Партер сверкает золотом, блистают ордена на военных мундирах, парижская элита окружает де Голля и его штаб. Хор в 180 человек одет в цвета национального флага. Я с моей гитарой кажусь песчинкой на огромной сцене. Странно: не чувствую ни страха, ни смущения. Сначала поет хор, а потом я под гитару исполняю "Марш партизан", "Гимн Освобождения" и "Марсельезу". Весь зал как один человек встает, все поют Гимн Свободы.

В первом ряду сидят моя мать и няня. Няня – крестьянка из Новгородской губернии. В свое время она бросила все, уехала с нами в эмиграцию...

А потом – торжественная церемония на эспланаде Дома инвалидов. Я пою, сидя на сцене на фоне знамен союзнических армий. Ко мне подходит маршал Монтгомери: "Знаете ли вы, что мои солдаты пели ваши песни в пустыне?" Всех превзошел большим парадным спектаклем громадный кинотеатр "Гомон-Палас": три оркестра, 600 артистов, три кордебалета. Концерт длился всю ночь: цирковые номера, балет, скетчи, пение... 4 часа утра. Конферансье объявляет долгожданную Эдит Пиаф. Она выходит на сцену – худенькая, маленькая, в простеньком платьице. И вдруг зал заполняет могучий голос, он проникает глубоко в душу... Триумф, публика неистовствует! Пиаф кланяется и, слегка сгорбившись, уходит со сцены. Проходя мимо, хлопает меня по плечу:

– Привет, гитара... Теперь твой черед...

Конферансье шутит: "Анна Марли, певец Сопротивления, выдержала четыре годы войны, наверное, выдержит и трудности этой ночи"... Храбро выхожу на сцену. Аплодисменты. На следующее утро в газетах писали: "Своим искренним жанром, четким ритмом Анна Марли еще раз подтвердила свое звание музы Сопротивления".

В послевоенный период Анна Марли много ездила с гастролями по странам Европы, Африки, Америки. В Рио-де-Жанейро встретила своего соотечественника Юрия Александровича Смирнова, главного специалиста металлургической промышленности Чили. Они поженились и прожили в любви 52 года до его недавней кончины.

"Часто мне хотелось с концертами поехать на Родину, но эмигрантское клеймо мне мешало, – написала Анна Юрьевна в одном из писем. – Я же отпрыск белой русской колонии. Ведь вы подумайте: в 1945 году после выступления в честь Победы в царской ложе, куда мы, артисты, пришли поприветствовать генералов-союзников, русский (не помню его имени, но известный, конечно, раз он вошел в Берлин) мне не подал руки. До чего шоры на глазах! Слава Богу, все это позади!"

В свои 82 года Анна Марли полна энергии. Автор свыше 300 песен на пяти языках, поэтического сборника "Мессидор", книги басен, нескольких сценариев – она создала в Буэнос-Айресе музыкальный театр, в США несколько лет руководила детским хором негритят "Марлетки", основала французский салон во Флориде, сейчас завершает вторую книгу своих воспоминаний "Певец Свободы".

"Меня как будто вихрем носили вдохновение и творчество, – писала в своих письмах Анна Юрьевна, – Я в жизни ничего не боялась и шла вперед, правда, принимая на себя часто самое тяжелое. Видно, рыцарская кровь играет. В моей жизненной мозаике много, достаточно, чтобы заполнить жизнь целиком. В данный момент я разбираю архив: фото, письма, документы, газетные вырезки. Все это перебираю и сортирую, остается главное. Вдруг пригодится!".

Анна Марли живет неподалеку от православного монастыря в Джорданвилле. В ее доме часто бывают гости из России. Гостил здесь и писатель Валентин Распутин, написавший в статье о судьбах эмиграции: "Еще одно имя замечательного русского человека, Анны Марли, возвращается на Родину. Возвращается не столько для того, чтобы собрать знаки почитания и любви, сколько для какого-то сводного отчета о талантливости и жизнеспособности нации даже в трагические периоды ее расчленения и неполноты друг без друга".

Недавно в Москве силами творческого клуба "Москвички" и Центральной детской библиотеки на Пречистенке был организован вечер "Возвращение Анны Юрьевны Марли", на котором прозвучали ее стихи и песни. Передачи о жизни и творчестве русской музы французского Сопротивления уже услышали на волнах радиостанции "Маяк" и "Москва и москвичи". Впереди – новые радио- и телепередачи, издание аудиокассет с песнями Анны Марли в исполнении российских певцов, выход в свет в переводе на русский язык ее стихов из сборника "Мессидор".

Анна Марли приглашена почетным гостем в Париж на празднование 60-летия призыва генерала Шарля де Голля продолжать войну против фашистской Германии вопреки предательству Петэна. Здесь ей будет вручена четвертая награда – орден Почетного легиона с розеткой, высшая ступень этого знака отличия. Анна Марли будет присутствовать на открытии грандиозного Музея Сопротивления, в котором создана экспозиция, посвященная ее освободительным песням.

На своих поздних фотографиях седовласая пополневшая Анна Юрьевна все так же величественно прекрасна и очень похожа на Анну Ахматову. Как-то подруга Анны Юрьевны, наша выдающаяся певица Лина Мкртчян, сказала с горечью: "Две великие Анны подарены миру Петербургом: первая не обрела и памятника в нем, вторая – и памяти". Но если стихи Анны Ахматовой сами стали вечным памятником, то стихи и песни Анны Марли может донести до нас ее замечательный голос:

"Забудут!" – вот чем удивили!
Меня забывали сто раз,
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А может, и глохла, и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как феникс из пепла,
В эфире восстать голубом...




Главы из биографической прозы Анны Марли.

Русская красавица.

Я родилась в Петрограде, как тогда назывался нынешний Санкт-Петербург, в октябре 1917 года. Увы, началась революция, и мой отец, Юрий Андреевич Бетулинский, и дядя, адмирал Веселкин, были арестованы и оба расстреляны. Мама осталась с двумя девочками на руках и с няней. Чтобы как-то укрыть нас, они надели какие-то тулупы и пошли с нами пешком через Петроград, через лес - к финской границе. В Финляндии сели на пароход и причалили на севере Франции. А потом друзья посоветовали маме ехать с детьми на солнышко, на Лазурный берег. Так что моя жизнь началась на юге Франции, на Средиземном море. Конечно, я чувствую себя русской. Но в то же время я француженка.

Любовь к искусству у меня врожденная. Ведь по матери я происхожу из греческого рода Алфераки, поселившегося в Таганроге в царствование Екатерины II, а в этом роду все были артистами и меценатами, выписывали лучших артистов из Европы. Первые уроки музыки я брала у Сергея Сергеевича Прокофьева. Я была еще совсем маленькой, когда он меня заметил, стараясь направить на музыкальный путь. А танцем я занималась у Юлии Николаевны Седовой, балерины Мариинского театра. У нее училась вся наша молодежь.

Как-то на Рождество я получила от няни в подарок гитару и начала петь, аккомпанируя себе. В окрестностях Канна жило тогда много казаков. По субботам они всегда устраивали большие праздники, собирались вместе, пели и танцевали. И первые аккорды показал мне казак Александров. В 36-м году мы переехали в Париж, где я брала уроки пения в консерватории де Дараган, занималась в студии Кшесинской и даже успела поучаствовать в европейском турне Парижского русского балета, а затем поступила солисткой в труппу Алисии Вронской.

В Париже в 1936 году существовала Русская опера, где выступал Шаляпин. Был Церетели, был балет полковника де Базиля. Трудно было, ни у кого не было денег, но мы как-то устраивались. Плакали по ночам, но выживали красиво. Многие русские женщины стали моделями. В то время модели назывались "манекенами". В 1937 году в Париже у нас проходил конкурс красоты. Тогда каждая страна выбирала себе красавицу, в том числе и Россия, зарубежная, конечно. От девушек требовалась не только приятная наружность, но и владение каким-либо искусством. Оболенская была танцовщицей, другая девушка - пианисткой, а меня уже тогда называли поэтом.

И вот мы предстали перед жюри, в котором были легендарные люди: Серж Лифарь, Немирович-Данченко, Коровин, Тэффи. И все это сидело и смотрело на нас! Так вот меня и выбрали "Мисс Россией".

Сказки "Шехерезады".

Тогда же меня пригласили выступать со своими песнями в артистическом кабаре "Шехерезада". До войны в Париже был настоящий "золотой век" художественных кабаре. Таких кабаре больше не существует во Франции. Это было как сон. Люди элегантно одевались, выступали прекрасные артисты. В "Шехерезаду" ходило много знатных англичан. Часто бывал Чемберлен, не расстававшийся со своим зонтиком. Постоянно бывал принц Уэльский Эдуард, впоследствии отказавшийся от своего королевства. С ним было связано много анекдотов. В гардеробе, где оставляли пальто, сидела очаровательная русская, Милита. И он всегда старался с ней по-русски поговорить. Она ему: "Но князь, mon prince, осторожно, здесь народ, что вы говорите!" А он отвечал: "Ну так что же, я могу говорить все, что захочу!" В общем, знатная публика прямо-таки валила туда, а французские аристократы-роялисты дневали у нас и ночевали.

Многие французы сильно подпали под русский дух и русские таланты и стали покровительствовать молодым артистам. Жозеф Кессель пропадал с цыганами ночами, пил шампанское и закусывал бокалом! Не знаю, глотал ли он стекло, но оно всегда исчезало. Довоенный Париж был смесью роскоши и тяжелой жизни. Но для нас, артистов, было большое поле деятельности в то время. Турне по Европе, балканским странам, Алжир, Лондон. Еще выступали в кабаре "Монсениор", где был оркестр из тридцати скрипок. При случае если мы хотели хорошо поужинать, то шли в ресторан "Кормилов", которым заправлял бывший придворный повар Федор Димитриевич Кормилов. Там мы встречались, устраивали торжественные вечера, в 1937-м отмечали открытие Всемирной выставки - тогда изумительно играл какой-то румын на маленькой деревянной флейте. Еще был ресторан, который назывался "Золотой колокол", куда мы приходили после концерта, в 4-5 утра. Там собирались все русские певцы и цыгане, и начинался полный разгул. Гуляли и частным образом, на дому. Собирались и у моей тетки, Уваровой, ужинали, пели, плясали - отводили душу между собой. Пели мы "Замело тебя снегом, Россия", "Калитку", "Караван", "Вечерний звон", "Молись, кунак", военные марши старой России, "Дорогой дальнею", "Хризантемы" и все старые романсы. А потом возвращались в свои бедные квартиры - часто за город, утренним поездом, с гримом на лице и с гитарой под полою. Несколько раз в году давали потрясающие балы в шикарных залах отелей: выплывали красавицы, появлялись бывшие генералы с аксельбантами, летчики, офицеры в чудом сохранившихся мундирах с погонами. Присутствовала вся французская знать, оркестр играл без остановки, были танцы, лотереи, гадания, секция кабаре. На одном из балов я станцевала на сцене танец с шаром, а потом в уютном салоне пела романсы под гитару, причем танец был на мою собственную музыку. Мне было 18 лет.

В сентябре 1939 года стояла чудесная осень, в Париже сохранялась все та же мирная атмосфера, на войну мы смотрели сквозь пальцы. Мы, молодые, не понимали, что такое война, - у тех, кто постарше, варилась какая-то непонятная для нас каша. Спокойно существовала пронемецки настроенная публика. Однажды кто-то подошел ко мне после концерта и предложил контракт в Лондоне, с условием что я буду что-то подслушивать и передавать им информацию. Тогда я все рассказала Надежде Николаевне Дараган, у которой училась пению. "Да что вы, с ума сошли? - воскликнула она. - Это же шпионаж, разве вы не понимаете этого!" Вот такие были случаи, и на них смотрели несерьезно. Так что Маты Хари из меня не вышло.

В июне 40-го Париж был объявлен "открытым городом". Военные решили не сопротивляться, а сложить оружие и впустить немцев. Они решили избежать кровопролития. И тогда начался знаменитый "исход". Из Парижа выбирались кто как мог - пешком, на телегах, велосипедах, автомобилях. В то время я была замужем за голландским дипломатом, и мы всей семьей отправились на север. Остановившись в первом же городе, мы бросились к радио и услышали голос дряхлого маршала Петэна. Ему было далеко за восемьдесят, он был героем первой войны, его биографию мы изучали еще в школе. И он сказал, что во имя мира сдал немцам Париж. Я прекрасно помню эту картину: мы все рыдали, обнимая и целуя друг друга, понимая, что это конец: Париж был потерян, и мы поняли, что немцы пойдут дальше на север, вслед за нами. И мы повернули на юг, к Бордо, а там уже услышали по радио другой голос, из Лондона. Это был никому тогда не известный бригадный генерал де Голль, сказавший, что "Франция проиграла битву, но не проиграла войну", и призвавший всех патриотов Франции присоединиться к нему для борьбы с оккупантами. Мы с мужем были молодые, и у нас была только одна мечта - ехать на войну и драться за Францию. Мама, няня и сестра вернулись в Париж. А мы из Бордо перебрались в Испанию, потом в Португалию, откуда в феврале 1941 года вылетели военным самолетом в Лондон, где муж получил работу в новом голландском правительстве. Это было время "блицкрига" - немцы безостановочно бомбили Англию. Лондон был похож на Дантов ад. Все вокруг горело и рушилось, все время падали бомбы. Улицы были засыпаны битым стеклом от магазинных витрин, а в воронках из-под бомб лежали люди, разорванные на куски. Там можно было сойти с ума.

Суп для генерала де Голля.

Когда мы обосновались в Лондоне, я поступила работать в столовую при центре де Голля "Свободная Франция". Несколько этажей центра были заполнены военными всех родов войск: пехотой, моряками, летчиками, был даже женский батальон. Много людей приехали из французских колоний. Я не была знакома близко с де Голлем, но видела его каждый день в столовой, где я работала первые месяцы, когда он спускался завтракать или обедать. Он был весьма трудный господин, с характером. Все французы любят суп. И вот однажды я принесла ему суп, а он был страшно недоволен и сказал: "Вы знаете, суп должен быть всегда горячий". Тут я рассердилась на него, не подав, конечно, виду, побежала на кухню и спрашиваю: "Что это за господин такой скучный сидит, да еще с таким большим носом?" - "А, да это бригадный генерал де Голль". Нам, да и никому в те времена, это имя еще ничего не говорило. Я попросила, чтобы мне дали суп такой горячий, какой он себе сам никогда не сделает. Принесла, он попробовал, посмотрел на меня уже не сердито, улыбнулся и сказал: "Вот, мадемуазель, суп должен быть очень горячий!" После работы я всегда пела для собравшихся свои новые песни и однажды познакомилась с редакцией радиостанции "Французы говорят с французами", которая и стала их передавать в эфир. Наибольшей популярностью пользовались "Париж наш", "Франция" и, конечно же, "Песня партизан".

Трубадур Сопротивления.

Первоначально я написала "Песню партизан" по-русски. В 1942 году я попала в английскую армию, в разъездной театр, созданный знаменитым актером Джоном Гилгудом. Там я получила офицерский чин, но форму надевала, только когда выезжала из страны. С театром мы объездили всю Англию. И вот однажды мы выступали перед военными моряками. Я сидела в ожидании своего выхода за сценой. Сижу, а передо мной на столе английская газета лежит. И там сказано, что в России идут невероятные бои под Смоленском. Город осажден, разрушен, вовсю полыхают пожары, но русские защищаются, как львы. Почти безоружные жители уходят в лес и там устраивают засады, бросаясь на врага чуть ли не голой грудью. Называются они партизанами (я впервые узнала это слово). И так на меня эта картина подействовала, что мое русское сердце заплакало, и я начала отбивать ритм шагов идущих по дороге людей. Потом пришли в голову слова "От леса до леса дорога идет вдоль обрыва…". Потом музыка. И вот пришло мое время выходить на сцену. В зале сидели 800 моряков, и я решила исполнить им песню, которую только что сочинила. Сначала я им ее перевела, так как пела по-русски. Они слушали внимательно, но в конце как-то все замолчали. И вдруг - аплодисменты, свист, крик, топот ног - англичане выражают свой восторг особенно! В общем, полный успех. Я сразу взяла эту песню в свой репертуар, исполняла по радио, когда о французских партизанах мы еще ничего и не слышали.

Однажды у моей русской подруги Любы я совершенно случайно встретилась с приехавшими из Франции писателем и журналистом Жозефом Кесселем и его племянником Морисом Дрюоном. Я спела им свою песню, и они пришли в такой восторг, что знавший русский язык Кессель закричал: "Вот что нам нужно для Франции!" Было человек десять, и все начали писать свои варианты слов по-французски. Я подумала, что тоже могу это сделать. Но когда мы вновь встретились на дружеской вечеринке, показать свой текст не рискнула. Там Кессель дал мне тетрадку со своими словами. Текст был гораздо длиннее моего. Они много добавили от себя, фактически не перевели мою песню, но вдохновились ею. В смысле поэтическом их текст более революционный, кровавый, а мой - земной, лиричный. Обычно я говорю, что от моей песни остались только слова про ворона и музыка. Уже потом ее мелодия, которую я насвистывала, стала позывными французского вещания Би-би-си.

Сразу после войны я очень много пела в Париже. Я действительно была "Трубадуром Сопротивления", как меня тогда называли. И приняла участие в торжественном концерте в Париже, выступая вслед за Эдит Пиаф. Позже Эдит Пиаф спела мою "Песню на три такта". Когда я ей эту песню принесла, она гримировалась перед тем, как выйти на сцену. И особенного внимания на меня не обращала. А я за ее спиной напевала свою песню под гитару. Вдруг она повернулась и сказала: "Слушайте, вы - большой поэт. Я сразу эту песню беру". В то время де Голль везде меня видел и без конца поздравлял. И в один прекрасный день в мою квартиру пришел конверт, в котором была его фотография с надписью: "Мадемуазель Анне Марли, которая сделала свой талант оружием для Франции". Это изображение его лучшего, зрелого периода. Теперь оно висит в рамке у меня в гостиной. Я уехала из Франции в 1946 году. После войны вообще многие уезжали - кто в Южную Америку, кто в Австралию, кто в Лондон. Ведь мы были "новые" французы, у нас были свои идеалы. Мы мечтали о новой, справедливой Франции, и многое из того, что получилось, нам не нравилось. Меня пригласили выступать в Южную Америку. Мне там очень понравилось. Там я познакомилась со своим вторым мужем Юрием Александровичем Смирновым.

Аргентинские бродяги.

После войны в Буэнос-Айресе была большая русская колония. Мы, русские, очень хорошо себя там чувствовали. Но Аргентина была и настоящим царством нацистов, сбежавших из Германии. И мне все говорили: "Куда ж ты поехала со своей партизанщиной?" Потому что, когда я выступала там в кабаре, среди других песен обязательно пела песни Сопротивления, за что меня полюбила местная феодальная элита, хозяева огромных скотоводческих ферм в пампах, а они все были против всяких новшеств, против Перона. Кстати, когда он пришел к власти, то запретил исполнять что бы то ни было, кроме танго. У меня было тогда прелестное маленькое кабаре, которое называлось "Клуб Буэнья" ("Клуб бродяг"). К нам приходили все: и дипломаты, и студенты, и бродяги с хорошим вкусом. Президент Перон часто приходил к нам со своей Эвитой, которую любила вся страна. И приходили перонисты - проверять исполнение закона, но потом начинали пить с нами, пели русские песни и под "Две гитары" забывали все на свете. Самое удивительное, что "олигархи" - консервативное крыло аргентинцев - выбрали мою "Песню партизан" своим гимном. Тогда начиналась настоящая драка в зале - правая сторона "за", другая "против". Однажды такое началось, что я чуть не попала в тюрьму!

Эвита Перон - небольшая, но очень интересная страница в моей жизни. Когда мы с мужем переехали в Аргентину в 1947 году, ее звезда уже восходила. Приближался день моего концерта в Буэнос-Айресе, когда вдруг меня вызвал французский посол и попросил об одолжении - выступить на вечере в честь приезда героя войны, генерала Лэтр де Тассиньи, на который приглашены генерал Перон и его жена Эвита: "Мы просто не знаем, о чем с ними говорить, ведь это первый раз, когда они согласились прийти в иностранное посольство. И мы боимся что-то не так сказать, так как политические отношения с ними только начинаются. Так что мы вас очень просим выступить после ужина, создать настроение. Мы им преподнесем такой сюрприз - нашего трубадура с песнями свободной Франции". В общем, мне пришлось отказаться от моего концерта, что было довольно неудобно, так как билеты были уже проданы. Я пришла в посольство, на мне была белая блуза и юбка - я придерживалась стиля униформы военного времени. На вечере было человек тридцать, во время обеда я сидела с гитарой в гостиной и слышала их голоса. Вдруг открылась дверь, и первой появилась Эвита Перон - под руку с французским послом. Ее появление было настоящим спектаклем - увидеть это дорогого стоит. Она была редкой красавицей, как солнце! Блондинка, хотя и ненастоящая, с чудесной прической, в волосах - прекрасный бриллиантовый месяц, очень красивое лицо, изумительное белое платье французского кутюрье, президентская лента через плечо - она только что вернулась из Парижа, где накупила невероятное количество платьев, ожерелий и прочих миллионных побрякушек. Вслед за ней появился генерал Хуан Перон, очень интересный внешне, с женой французского посла под руку, потом французский генерал и все остальные. Пока все устраивались, раздавали кофе и коньяки. Красавица Эва Перон села на диван, как королева вечера. Рядом с ней села ее секретарша-немка. Ведь перонисты симпатизировали нацистам, и в Аргентине скрывалось много немцев, это общеизвестно. Так что я с моей песней про партизан попала не в бровь, а в глаз. Посол представил меня как трубадура освобождения, и я начала петь. Потом она через секретаршу, говорившую по-французски, попросила меня сесть на пуф перед ней. Я спела болеро, которое только что сочинила. Ей очень понравилось, и она попросила меня спеть какую-нибудь французскую песню. Я спела прелестный парижский вальс, бывший в то время в моде. Фактически это ее романс - маленькая субретка продает цветы в Париже, мимо проезжает на лошади элегантный офицер, замечает ее, влюбляется, и в конце концов они уезжают вместе в карете. Ей очень понравилось, она аплодировала и благодарила. Так что получился изумительный вечер. Брат Эвиты, Дуартэ, очень милый и очень галантный человек, подошел ко мне и сказал, что в Аргентине моя карьера решена, их семья вознесет меня на самый верх. Но спустя три дня его убили, застрелили из револьвера, когда он выходил из дома, конечно, из-за политики.

Позже я навестила Эву Перон. Она обычно вставала в 6 часов утра, через полчаса появлялась на улице, приветствуя публику, а уже в 7 приходила в свою контору, куда любой человек мог прийти со своей жалобой. Хвост из жалобщиков выстраивался на две улицы: кто зонтик потерял, у кого денег на хлеб нет, а третьему нечем платить за дочь. Она сидела за столом, подписывала чеки и выдавала какие-то подарки. Я подождала, а потом подошла к ней и преподнесла пластинку с песнями, понравившимися ей на вечере. И маленький бело-сине-красный, французских цветов, букетик. Она мне долго говорила что-то по-испански, и мы расстались. Больше вблизи я ее не видела, только когда она выступала где-то в кинематографе. В то время мы жили в русском пансионе, и там мне нанесли визит два аргентинца с предложением стать членом перонистской партии. Протянули ручку и предложили подписать какую-то бумагу. Я совершенно обомлела, сказала, что далека от всякой политики и никогда ни к какой партии не принадлежала. Ну, они особенно и не настаивали. Но зато за мной началась слежка. Меня стали преследовать за неблагонадежность, за то, что не пошла к ним. После смерти бедной Эвиты все полетело. Перон поехал в Испанию, где женился на Изабель, певице из кабаре, совсем не годившейся на роль жены президента. Все были страшно возмущены, когда она появилась в Аргентине почти как королева. А потом появились у власти настоящие бандиты в форме, и мы перебрались в Чили, затем - в Соединенные Штаты. Так мы, русские, стали кочевыми…

Сейчас я работаю над второй частью моей биографии - год назад в Париже вышла первая, песен я больше не пишу. О дне сегодняшнем я мало знаю - живу немного отшельницей, пишу и устраиваю свои бумаги.




***

«Для Анны Юрьевны характерно одно высокое достоинство:

Анна Марли пишет по-французски, а переживает и чувствует по-русски.

Неповторимость ее биографии – это результат единения французской и русской культур».

Вячеслав Завалишин

(литературный критик)



Особая ценность воспоминаний Анны Юрьевны Смирновой-марли «Время и встречи», основанных на письмах, которые бережно хранятся в ее семейном архиве, заключается в том, что автор, пишущий только по-французски, решил к российскому читателю обратиться конфиденциально-по-русски, без переводчика и без редакторской правки. Благодаря этому сохранена непосредственная интонация Анны Юрьевны, а некоторые стилистические шероховатости даже придают определенный шарм повествованию. Здесь она и пишет, и мыслит, и переживает, и чувствует в полную меру как русский человек – искренне и доверительно, делясь с читателем самым сокровенным…



Самое ценное в моем домашнем архиве – это письма. Молчаливые свидетели интенсивных, давно улетевших моментов. Но стоит достать их и начать перечитывать, как сразу повеет тысячами воспоминаний о встречах, о дорогих людях, о временах… Вчера мы были еще незнакомы, а сегодня я делюсь с вами самым сокровенным и бестрепетно приглашаю пойти вместе по дорогам прожитого и пережитого, стать навеки друзьями…



Это было давно, когда мало кто предвидел, какая роковая буря пронесется над Россией и перевернет все вверх дном. Разметала она людей и целые семьи повсюду, а меня малым ребенком с мамой, сестрой Мариной и няней Наташей унесла из Петрограда в чужие края, на Средиземное море - на юг Франции, где я выросла. Сложились во мне две культуры – своя, русская, и французская, но православная церковь не переставала нас всех объединять. Ведь многие другие соотечественники оказались, как и мы, в Ментоне, на 8ранице с Италией.



Есть такая книга «Русские в Ницце». Вот там и говорится о том, как мы все выживали: кто пансион открывал, кто вышивал, кто давал уроки. Некоторые дамы продавали тонко расшитое белье, другие шили, мужчины работали таксистами. Моя няня зарабатывала стиркой и уборкой в соседних домах, мама давала уроки. Нелегко было молодой утонченной женщине бороться за существование, когда единственный багаж – лишь знание языков, истории, литературы.



Мама, Мария Михайловна Бетулинская – для близких Мая – родилась в Таганроге еще при царствовании Александра Третьего в известной высококультурной семье греческого происхождения Алфераки. Михаил Николаевич Алфераки, ее отец, был камергером Высочайшего Двора; помимо своих дворцовых и общественных обязанностей он успешно занимался музыкой, был великолепным скрипачом, в прошлом учеником Ауэра. Не раз по вечерам до детской доносились звуки «Хауз Мюзик Концерт», и Софа, Миша, Ната и Мая засыпали как в раю.



Как это все далеко и близко, когда пришла конечная точка, и думы разбегаются по пыльным дорогам прошлого! Перебираю письма мамы, и глубокая нежность орошает мое сердце. Всю свою долгую жизнь (слава Богу, прожила она чуть ли не до ста лет – скончалась Мария Михайловна Бетулинская на 96-ом году жизни в Париже) она всегда была рядом: советом, поддержкой, оценкой, любовью. Жизнь ее была светлой и мужественной, - пришлось пережить революцию, убиение любимого молодого мужа, памяти которого она осталась верна до последних дней, и бегство за границу с преданной няней и двумя девочками. Сейчас вспомню лишь несколько четверостиший из ее письма, написанного в феврале 1942 года и посланного мне в военный Лондон:



Мое дитя, мой друг, мой Ангел светлокрылый!
Как грустно без тебя, как стала жизнь скучна
С тех пор, как не звучит для нас твой голос милый,
Как между нами встала грозная стена…
Гуляли мы с тобой, когда жара ложилась,
И ручка милая мне руку обвила…
С тех ранних дней душой с тобой сроднилась,
Союзность нежная была заключена…



Жила среди нас семья Сергея Прокофьева, композитора. Няня моя помогала им по хозяйству, иногда брала меня с собой. Я играла с двумя его маленькими сыновьями и часто подходила к роялю, завороженная его звуками. Сергей Сергеевич заинтересовался маленькой девочкой и нашел, что я музыкально одаренный ребенок. Мне посчастливилось послушать несколько его уроков гармонии и композиции. Они влились в мое сознание удивительной магией – на всю жизнь…

Няня моя, Наталья Степановна Муратова, не покинула нас, когда мама после расстрела отца приняла решение бежать из России. Она стала мне второй матерью, научившей меня честности, вере, справедливости. Она была из того русского замеса, которому не нужны знания, чтобы понимать мир и людей. Няня была неграмотной, но обладала острым умом, врожденным чувством самопожертвования, жалости, нежности, а в то же время была строгой, могла дать и нагоняй. К маме обращалась только – «барыня», но говорила ей «ты», а иногда и «адиот»…



Славилась в русской колонии Ментона балерина Мариинского театра Юлия Николаевна Седова. Многие из ее школы затем попадали в балет Монте-Карло Дягилева. И я туда метила, но надо было еще школу закончить. А это была знаменитая русская школа «Александрино», которая находилась под покровительством Великого князя Андрея Владимировича, навещавшего нас вместе со своей женой Матильдой Кшесинской. Приезжала к нам иногда и княжна Вера Константиновна, дочь великого князя Константина, поэта, который всегда подписывался в своих книгах К.Р. Очень простая, приветливая. Мы, малыши, млели перед нею: нам она казалась величественной, недосягаемой, хотели особенный реверанс перед ней сделать, бормотали какие-то несуразицы. А вечерком выстраивался наш хор, и под дирижерством профессора музыки, нашего преподавателя Страхова старательно пели, вплоть до арий из «Евгения Онегина», «Демона», «Пиковой дамы»… Маруся, обладательница замечательного сопрано пела «Мой миленький дружок, любезный пастушок…», а потом мы трезвонили все вместе какой-нибудь веселой народной песней.



Не знала я тогда, что через 40 лет с княжной Верой Константиновной буду переписываться и видеться в США и что Аделаида Яковлевна Яхонтова, овдовевшая директриса школы «Александрино» будет с ней доживать свой век на толстовской ферме близ Нью-Йорка. Когда Вера Константиновна приезжала в Свято-Троицкий монастырь (в Джорданвиль – 200 миль к северу от Нью-Йорка), она останавливалась в нашем доме, спала в маленькой комнатке, где над кроватью висел портрет ее дедушки Александра III. Как-то все это казалось удивительным и даже неправдоподобным – наша дружба, переписка, особенно письмо Веры Константиновны с откликом на мою книгу воспоминаний: «Дорогая Анна, я прочла сказку Вашей жизни. Это истые переживания русской девушки, которая лишилась своей Родины, но сохранила в сердце своем ея облик, традиции и красоту. Сквозь слезы и смех чувствуется русская душа… Обнимаю, любящая вас Вера».



1935 год. Мне 18 лет. С семьей перекочевали в Париж, так как на юге трудно найти работу. Сестра поступила в бюро секретаршей, а я танцую в студии Кшесинской (про нас писала Н. А. Тэффи: «две сестрички отбивают – одна на машинке, другая в балетной студии»). Опять обосновались в русской колонии, на сей раз – в Медоне. Здесь сплошь и рядом живут русские – дамы Сперанские, мать и дочь, вдова министра. Египтолог Михаил Владимирович Малинин, сестры-баронессы Клодт, семья Абаза, пианист Литке, последний ученик Глазунова. Одним словом, вся знать Петербурга. Встречаемся на базаре – заботы домашние, кухонные, денежные больше всего. Как-то нужно сводить концы с концами… На Рождество няня дарит мне гитару, а казак Алексеев показывает цыганский настрой. Выучиваю «Очи черные», «Две гитары». В русской консерватории Ксения Федоровна Дараган, ученица Лили Леман, занимается моим голосом. Запомнились навсегда ее слова: «Не надо насилия. Голос поставлен от природы. Главное – поддержка и упражнения». И хотя я уже танцевала в Русских балетах Парижа и потом у Алисии Вронской в программе «Восемь скульптурных красавиц», все же музыка брала верх.



Ксении Дараган я обязана тем, что по ее совету приняла участие в конкурсе «Мисс Россия», где нужно было преподнести талант и какое-то стремление к искусству и культуре. Жюри было не простое: художник К. А. Коровин, писатель В. И. Немирович-Данченко, лалетмейстер Сергей Лифарь, Н. А. Тэффи, журналисты Андрей Седых и Марк Вайнбаум, издававшие в Париже газету «Последние новости». Об этом конкурсе много писала газета «Иллюстрированная Россия», называя меня «молодой поэтессой». Впоследствии Андрей Седых написал очень интересную книгу «Далекие близкие» о встречах с Шаляпиным, Буниным, Шмелевым. Мы с ним встречались после войны, дружно беседовали, переписывались…



В балете я не задержалась, начала петь в ультраэлегантном кабаре «Шехерезада» в стиле «Тысяча и одной ночи»: что-то вроде большого грота с интимными затененными уголками, с разноцветными фонарями, коврами, чарующей музыкой. Гарсоны в черкесках, в опереточных костюмах с пылающими шашлыками на шампурах. Блистательная публика валила до самой зари. Выступала я в элегантном, средневекового покроя платье (никто и подумать не мог, что деньги на него собирались по сантиму). Успех! Художник Борис Пастухов пишет мой портрет. Я становлюсь известной. Прохожу по конкурсу в «Общество композиторов и авторов», с которым по сей день связывает тесное содружество. Певец Морис Шевалье просит написать для него песни…



Не успела! Грянула война. Опять все в жизни полетело кувырком. Многие русские пошли служить во французскую армию, другие покинули Париж. Осиротел наш Медон. Затемнение и бомбежки, исчезли продукты. Стало страшно и неуютно. А может быть, такие испытания нам и даются, чтобы духовно окрепнуть, оздороветь?… Рассталась я с мамой на четыре года. Выйдя замуж за голландского дипломата, в феврале 1941 года я оказалась в Лондоне.



Блиц! Немцы всей мощью атакуют, бомбят Англию. Моя личная жизнь тоже потерпела крах. Встречаю подругу по сцене Мики Иверию, урожденную Микеладзе. Сразу же связываюсь с военной работой: работаем в столовой пожарных. Было страшно после бомбежки прибирать разрушенные помещения, поднимать раненных и убитых, а хуже всего – куски разорванных тел. А делаешь то, что нужно. Война есть война. Откуда только брались силы?



Началась иная жизнь, и иные песни стали рождаться во мне: «Мужество», «Париж будет нашим», «Будущее принадлежит тебе»… И вдруг – весть о нападении Германии на Россию. Все русское всколыхнулось во мне, загорелась душа. Песня «Марш партизан» сочинилась молниеносно – с отстукивания на закрытых струнах маршевого ритма и русских слов:


От леса до леса дорога идет
Вдоль обрыва,
А там высоко где-то месяц плывет
Торопливо…


Судьба и эта песня свели меня с молодыми журналистами Жозефом Кесселем и Морисом Дрюоном, будущими академиками. Они загорелись этой песней и написали для нее французские слова. Читаю в письме Мориса Дрюона, написанном мне в Англию в 1943 году: «Дорогая Анна, Будьте любезны написать адвокату Паркеру Ваше подтверждение, что Вы согласны поделить авторские права между нами, а также подтвердите Ваше согласие на ее название – «Песнь партизан». Надеюсь увидеть Вас, если только крылья славы согласятся приземлить Вас в Лондоне. Целую Вас, мой дорогой коллега». Бумага пожелтела, поблекли чернила, а перед глазами – облик молодого русого офицера в форме кавалерии Сомюра, престижной военной школы под Парижем. Он смотрит на меня голубыми глазами, его и моя молодость улыбаются друг другу, но у него своя жизнь, у меня своя, а песня соединила нас навсегда. С ней мы вошли в историю Сопротивления, в историю Франции.



Опыт говорит, что порой опасно отлучаться далеко от гнезда, оставляя на произвол судьбы свое детище. Я покинула Францию сразу после войны, отправившись в мировое турне. А «Партизанская песня», ставшая гимном подпольного движения, приобретала все более широкую славу – ходили всякие легенды о том, кто ее создал и когда. Знали только, что авторами слов были Жозеф Кессель и его племянник Морис Дрюон. Мое имя не упоминалось вовсе. Потом вышла моя биографическая книга, и факты стали на место: «Партизанскую песню» сочинила русская девушка, ей же принадлежат первоначальные русские слова как свидетельство любви Анны Марли к своей родине – России.


В Англии встречаюсь с русскими – Эммануэлем и Жоржем Голицыными, Любой Красиной (дочь бывшего посла СССР в Англии). Они в офицерской форме британской армии. Я тоже офицер, выступаю в ЭНСА, Театре Британских Армий. Получаю небольшой паек, а пою по всей Англии: на военных базах перед летчиками, солдатами, моряками. Живу новостями с русского фронта. Там идут безумные сражения. Далеко, но так близко к сердцу. Надеюсь, молюсь… В нашей русской лондонской среде из рук в руки передаются стихи, найденные у убитого солдата. Их я храню с тех пор:


Послушай, Бог…
Еще не разу в жизни
С тобой не говорил я…
Но сегодня мне хочется приветствовать Тебя!
Ты знаешь, с детских лет всегда мне говорили,
Что нет Тебя… и я, дурак, поверил.
И вот сегодня ночью я смотрел из кратера,
Что выбила граната, на небо звездное,
И понял вдруг, любуясь звезд мерцаньем,
Каким жестоким может быть обман…



Диктор Би-Би-Си Родзянко приглашает меня выступать по радио. Часто пою свои песни в программах «Французы говорят французам», «Честь и Родина». Получаю долгожданную весточку от мамы через Красный крест: «Не знаю, где ты, как ты? Думаю, молюсь. Мы живы». В английской глубинке чудесным образом встретилась с тетей Кити Куликовой, как и с вдовой адмирала Веселкина, расстрелянного вместе с моим отцом Юрием Андреевичем Бетулинским в Петрограде. (Совсем недавно, весной 2002 года Елена Николаевна Чавчавадзе прислала мне копию горестного приговора, приведенного в исполнение 10 декабря 1918 года…).



В начале 1945 года было очень трудно выехать из Лондона в освобожденную Францию. Моим «пропуском» стала песенка, в которой мне удалось в юмористической форме представить коридоры военной бюрократии. И вот я в Париже, но намного раньше прилетела туда моя «Партизанская песнь». В парижских киосках вижу журналы с моей фотографией на обложке и слова: «Вся Франция знает ее песню, а сама она нам не знакома». Приглашения на выступления, письма, афиши концертов в ту победную весну – целая папка. Статьи в еженедельнике «Либерасьон», незабываемые дни празднеств, всеобщей эйфории конца немецкой оккупации. Мои песни, оказывается, везде поют, они разлетелись, как пух одуванчиков, потому что были тем, что каждый чувствовал, о чем вспоминал и хотел высказать. Они звучали во славу бойцов Сопротивления, а я была, как бы это сказать, их музой, их певцом. Судьба сделала из меня нечто вроде средневекового трубадура. Недаром Жан Кокто называл меня «сестрой Вийона».



В нашем скромном Медоне меня ожидала встреча с родным домом, мамой, сестрой, няней, котом Пушком. Спасибо мэру Медона Анри Вульфу за то, что 45 лет спустя, в октябре 1989 года в своем выступлении на празднике города соединил мое имя с этим предместьем Парижа, где жил когда-то д''''''''''''''''Артаньян: Вы, жившая в этом городе, хорошо знакомы с красотами Медона, находящегося в самом центре Иль-де-Франс. И отобразили их в своей поэзии и в своих песнях. Отсюда началась Ваша дорога Чести и Славы… Мы счастливы и горды тем, что Вы были среди тех, кто был рядом с де Голлем в том долгом и трудном марше, и сделали самое необходимое для страны. С радостью вручаю Вам эту Золотую Медаль, подчеркивая, что если некоторые имели привилегию жить в те исторические времена, то Вы это время олицетворяете».



После войны генерал Шарль де Голль организовал Союз Товарищей из Движения Сопротивления. Вот письмо полковника Анри Романс-Пети, приглашающее меня приехать на грандиозное торжество – открытие памятника Неизвестному партизану в департамент Эн, где он воевал. Незабываемый день! Над символической могилой высится скала с выточенным женским профилем и надписью: «Где я умираю, там рождается Родина!» Гористые холмы не вмещают собравшихся. Картина «вагнерианская»: кругом леса, горы, небо… У могилы – официальные лица, знамена, военные, оркестр и… катафалк. На платформе перед микрофоном я пела «Партизанскую песнь» и слышала. Как отдается она эхом в трагической тишине. У всех на глазах были слезы. Исторический день признания и победы. Незабываемый.



Пять министров мне предлагают командировку за границу, чтобы через песни знакомить страны с работой подпольного Сопротивления во время оккупации Франции. «Никто не сделает это лучше Вас, Анна», - говорит мне министр культуры Луи Жокс. Уезжаю в Бразилию, чтобы петь в казино «Копакабана». И что вы думаете? Везде царит Ее Величество Судьба: встречаю там спутника моей жизни Юрия Смирнова. Он из Петербурга, как и я, тот, которого я всегда ждала и о ком мечтала. С ним мы прожили 52 года. «С каждым годом я люблю тебя больше и больше», - было записано его рукой в книжечке за два года до его кончины…



Замужество не помешало моей карьере, а озарило ее новым оттенком: я стала «свободным артистом», отказалась от всяких импресарио и пела себе, когда хотела и где хотела. Не ремесло мной владело, а я – ремеслом. Это мне позволило встречаться в самых высокопоставленных кругах с людьми «высокого полета» и чувствовать себя везде полностью независимой. Приезжая в иностранный город, я получала приглашение во французское посольство. Конечно, выступала или давала концерт и была вроде неофициального посла культуры.



Со своей гитарой уже объехала полсвета. Выступала с концертами в Бельгии, в Голландии, в Испании, Италии, в Англии, само собой разумеется, во Франции, за океаном пела в Перу, в Бразилии, в Аргентине, в Мексике. А вот об Африке и думать не думала: она казалась далекой-далекой от моих песен, от моих дорог странствующего трубадура, от моего недавно созданного семейного очага. И вдруг 5 августа 1955 года получаю письмо от Стази Фредерикс, подруги военной поры в Лондоне, которую судьба забросила в Южную Африку: «Приезжай к нам попеть. Заключаем контракт на тысячу долларов в неделю». Мой Юра сопротивлялся, но потом согласился – «только на месяц!». В Йоханнесбурге меня встречает целая толпа – журналисты, фотографы, семья Фредериксов и их друзья. Стазя с огромным букетом цветов припала к моей груди и шепчет: «Прости, я ошиблась на целый ноль – не тысяча, а сто долларов в неделю!» Но не возвращаться же обратно за тридевять земель… Так я и застряла в Африке, где мои гастроли растянулись почти на целый год: Родезия, Мозамбик, Замбия, Бельгийское Конго, Ангола.



Каждый день что-то новое: концерты, выставки, поездка к золотым копям Претории, на мыс Кейптаун, где сливаются два океана, изумрудное озеро Таньганьика. Потрясена этнографическ4ими музеями: все было когда-то у черного населения – и государства, и короли-чародеи, и высокая культура, и поэзия, и мудрость, и юмор. И мне больно было видеть, как через перила веранды ресторана негр с грустными глазами сует свою работу – статуэтку из слоновой кости, прося за нее гроши. А мы пьем шампанское…



Саванна, джунгли, стада жирафов, африканская жара, ливни, апокалиптические грозы с резкими переходами от оглушительного грома и раскалывающих небо молний к внезапной тишине, звенящей трелями птиц с такими фиоритурами, что я использовала их в своих новых песнях. Во время одной из таких неимоверных гроз я написала «Тропический дождь», который стал гвоздем моего репертуара. В социальном плане к Африке тоже близились бурные события. Бушевало Черное Сопротивление, уже заговорили о Патрисе Лумумбе, но моя белая аудитория, казалось, продолжала жить с закрытыми глазами в свое полное удовольствие. Эти события я не застала. А в воспоминаниях остался облик вечного праздника, приветливые лица, запах французских духов и дорогих сигар, воздушные кисейные одеяния, бесконечные аплодисменты…



Возвращение… Переменился мой репертуар. Песни Сопротивления отошли в историю, а новые сочинения представляли собой художественные картинки моих жизненных наблюдений. Среди них был поэтический сборник «Месидор», о котором высоко отозвался мой кузен Дмитрий Столыпин, внук известного российского министра во время правления Николая Второго. Было много откликов и других писателей Франции, и я вошла в Союз писателей Франции, стала членом Пен-Клуба, будучи уже членом общества композиторов и авторов (САСЭМ), в которой я была принята в 1936 году.



Неутомимая активность понесла нас с Юрием вперед: сначала в Аргентину, где несколько лет работал мой музыкальный театр, потом – в Чили, наконец, в США, где мы обосновались. Муж – профессором по металлургии Дрексельского университета, а я с гитарой – по горам и морям, вплоть до Южной Африки. В Париже, куда езжу регулярно, мое имя стало легендарным, а о каждом моем дне мало кто знает…



Мне очень хотелось поехать с концертами в Россию. Ив Монтан подстрекал меня на это, но помочь не смог, а я получила оттуда негативный ответ. Они еще не были готовы принять русскую белоэмигрантку, да еще такую вольную певицу. Но письмо из французского консульства меня утешило – правительство Франции награждает меня орденом Заслуги в январе 1965 года, а несколько лет спустя президент Миттеран вызывает в Париж, чтобы вручить еще один орден – Почетного Легиона… Встречи, люди, письма и тысячи воспоминаний, которые становятся бурным морем, стоит только потрясти память…



Саломе Мандель, хрупкая очаровательная женщина, вся в вуалях, скрывающих возраст, встречает меня после концерта в ЮНЕСКО литературной тирадой… Уже вышли три пластинки моих песен на французском, английском и русском языках. Одну из них посылаю генералу де Голлю. В 1973 году муж переходит в другой университет, и мы едем в Алабаму на несколько лет. Там моя буйная карьера притихает: я просто пишу песни, увлекаюсь стариной, участвую в провинциальных концертах и собираю свои сочинения для издания. Но это лишь переходный период. Муж уходит на пенсию, мы переезжаем во Флориду, где большая русская колония.



В нашем просторном доме на берегу синей бухты создаю «Салон Марли» для своих соотечественников-французов. В нем звучали лекции на самые разные темы культуры, истории, географии, искусства. Мой Юрий помогал во всем, а его хобби на пенсии стали гольф и шахматы. Он подружился с чемпионом мира Борисом Спасским и другими шахматистами. Они проводили вместе вечера за шахматной доской и безмолвно раскрывали друг другу душу. Оттуда Юрий и унаследовал это письмо великого Капабланки сыну – совет ответственным отцам. Во Флориду приезжал на отдых и создатель знаменитого казачьего хора Сергей Жаров с семьями своих певцов, которые принимали участие в песнопениях нашей церкви.



Наконец нас застала долгожданная весна, перетасовавшая Россию. Эмигранты встрепенулись – надежды затуманили глаза. Многие стали строить планы возвращения. У меня тоже забилось сердце – вдохновилась на новый марш (гимн что ли) или просто поднимающий дух напев наших идеалов. Затормозила меня мудрая художница Нина Федоровна Бурова: «Слишком рано! …Много, много лет, переворотов, слез и крови должно придти, чтобы над Россией разошлись злые тучи, и Русь восторжествует с новым Гимном. Под злыми тучами подразумеваю США и Западную Европу – вечные завистники». Перебирая письма этих времен, вспоминаю образы радетелй за родную культуру. Никто не жалел ни времени, ни денег, чтобы устраивать концерты, лекции, благотворительные балы с русскими костюмами и обычаями, сопровождаемые нашим духовенством.



А в 1988 году, когда был устроен грандиозный юбилей 1000-летия крещения Руси, родилась моя песнь «Баллада о Крещении Руси», которая произвела большое впечатление на этих торжествах и с тех пор поется сольно или хором. Жду, когда она зазвучит в России… Связь с Россией росла, шла по тысячам ручейков. Каждый русский искал к ней путь. Находили родственников, а кто мог – ехал туда повидаться. Я впервые с моего рождения поехала с туристической группой в Ленинград, чтобы познакомиться с матерью моего мужа Верой Владимировной Смирновой. Не хочу мимолетными впечатлениями испортить самое главное – я ступила на русскую землю и принесла несколько листиков с дерева Летнего Сада… И вот приходит мне письмо из Государственного архива России: интересуются всем, что напоминает и принадлежит старому времени. Мало что осталось. А осталось Евангелие дедушки Михаила Николаевича Алфераки, атласная скатерть стола для игры в бридж. Первое отдала Владыке Лавру в Свято-Троицкий монастырь (Джорданвилль), второе – отцу Михаилу Арцимовичу в Медоне.



Когда мы переехали на север США, началась как бы последняя и главная страница моей жизни, а может быть и карьеры. Было здесь много русских – кто на чтение лекций, а кто просто странствовал. Знакомились, переписывались. Ростислав Шелков, теперь о. Серафим пишет мне со святой горы Афон из Карули. Это самые дикие места, где монахи живут в скалах над морем, под бесконечным небом и добираются до своих келий по сплетенным руками лестницам.



Первый визит из Москвы нам нанесли Володя и Лариса Бондаренко – журналист и актриса, писатель и мыслитель Виктор Николаевич Тросников, организатор фестивалей духовной музыки Георгий Георгиевич Поляченко, целая группа писателей-славянофилов… Ранней ласточкой прилетел к нам Валентин Распутин. Его мы чествовали в Сиракузском храме и наслаждались его глубокими мыслями, а потом – его книгами и письмами. Вообще, завязалась связь, и сомкнулись концы…



Тогда в США организовывались центры помощи России – посылали сотни коробок с одеждой, продуктами, лекарствами. 13 мая 1990 года нам удалось с помощью Конгресса Русских Американцев добиться освобождения из заключения Владимира Русака, который потом работал здесь, в типографии Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле. Приехал в Бостон о. Александр Шаргунов, от него я узнала о певице Лине Мкртчян. Завязалась переписка, в результате которой я познакомилась с радиожурналисткой из «Голоса России» Асией Сафановной Хайретдиновой. Где-то было написано, что мы должны были встретиться. Асия оказалась ценителем и знатоком французской и испанской культуры, подлинной российской душой. Она представляла меня в своих программах москвичам и самым удивительным образом, на дружеской волне «простелила» мне «дорогу домой», ввела в круг творческих женщин «Москвички». Здесь меня ожидали очаровательные и талантливые женщины, которых объединяла поэт Луиза Савинская. Как я могла ожидать, что через письма, через посвящения, через ласковые слова на бумаге и на магнитофонной пленке я стану опять русской… Ведь прошел целый век.



Но вечна русская душа, вечно искусство. Звуки несутся и не умирают. Они заряжают других… Евгения Петровна Коноплева, директор Таганрогского музея, центральным зданием которого является дворец Алфераки, находит меня. Алфераки – это мои предки по материнской линии: моя мама успела родиться в этом доме. Замыкается круг судьбы… Я послала туда несколько семейных реликвий, которые странствовали с нами со времен революции. Не роман ли это? Перекличка сотен голосов, смешение писем, песен, сердец… Как будто над реальностью еще какой-то мир движется по-своему и ведет тебя туда, куда и не смел надеяться войти… Письма из России означают для меня новый, бесценный период в моей жизни.


Невзирая на годы, мою карьеру ожидала великая новость. В июне 2000 года Париж приглашает меня на юбилейные торжества, посвященные 60-летию исторического Призыва генерала де Голля продолжать борьбу против оккупировавшей Францию Германии. Участвую как почетный гость во всех праздничных мероприятиях: на открытии Музея Второй мировой войны и Движения Сопротивления, на приемах в парижской ратуше, в Пантеоне, в соборе Ла-Мадлен. И всюду я запевала «Песнь партизан», которую вслед за мной подхватывал хор Французской армии… Редкий случай для женщины: меня приглашают возжечь пламя у Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной Аркой. Меня окутали в легенду: рядом – военные, маршал Ут-Лафон, друзья, ветераны Сопротивления, мои родственники. Меня чествовали как барда, трубадура, композитора и автора песен войны – от президента Республики Жака Ширака до Британского Королевского дома.



В этом же июне 2000 года выходит книга моих военных воспоминаний. Ко мне подходили незнакомые люди с просьбой дать автограф, благодарили и выражали признательность. Везде я чувствовала желание людей опереться на светлые и благородные воспоминания, ностальгию по тем чувствам, которые объединяли людей во время войны и куда-то исчезли… В своей речи на приеме в ратуше 18 июня 200 года мэр Парижа М. Жан Тибери сказал, в частности: «Я счастлив сегодня воздать Вам честь от имени парижан и выразить нашу признательность и наше восхищение Вашей выдающейся ролью и Вашим вкладом в борьбу, в которой решалась судьба Франции».


Вот моя эпопея через призму некоторых бесценных для меня писем, от которых веет ароматом букета только что сорванных полевых цветов. А хочется закончить моим собственным письмом – письмом героям-морякам подводной лодки «Курск», которые показали миру доблесть самопожертвования:


Героям-морякам

Наши любимые, наши дорогие,
На самой глубине,
Где и рыбе не быть,
Вы героями пали,
Задохнувшись стихией,
Где никто и ничто
Не могло вас укрыть
От волны беспощадной,
От бездонного ада,
Где от века веков
Лежат много таких,
Что без страха уплыли
От любимого сада,
От семейного дома,
От детей молодых.

Что мы знаем – кого
Бог Господь именует
Для грядущего дня
Среди славных Святых?
Пусть венец наших слез,
Братья, вам аллилует
И по Мурманскому морю
Навеки кадит!



Эти стихи были записаны по телефону на магнитофонную ленту и прозвучали в День траура 23 августа 2000 года на радиостанциях «Маяк», «Голос России», «Народное радио».



В статье сохранена авторская орфография и пунктуация.

Данный материал приводится по книге А. Смирнова-Марли «Дорога домой», Изд. «Русский путь», Москва 2004 год.



***


Армель Элиот

АННА МАРЛИ. МЯГКАЯ ПРЕДВЗЯТОСТЬ



Она сочинила и написала первые слова «Песни партизан»...



Ее улыбка осталась улыбкой молодой женщины с гитарой, поющей в черном платье средневекового покроя в шикарном кабаре «Шехерезада». Конечно, ее прекрасное лицо с годами приняло сеть морщин. И все же Анна Марли в свои 82 года осталась той же женщиной с врожденным достоинством, складывающимся из ощущения глубинной энергии и спокойной благожелательности. Ее сильный, чистого тембра голос льется без напряжения.



Анна Марли говорит на изящном французском языке ее детства и юности. Иногда для подтверждения слов она поет, и ты сразу же оказываешься в плену ее шарма. И представляешь, какой она была девочкой, родившейся в Санкт-Петербурге 30 октября 1917 года, отец которой Юрий Бетулинский был расстрелян в первые дни революции. Представляется тот немыслимый путь, который она прошла вместе с матерью, старшей сестрой и няней во французской эмиграции. Думаешь о той молодой женщине, которая стала в 1939 году самым молодым членом Общества композиторов и авторов (САСЭМ) и которую профессия певицы привела в Голландию, где она вышла замуж за блестящего аристократа и возвращается в Париж. Но они были вынуждены бежать из него: Испания, Португалия, на­конец, Лондон.



«У нас не было выбора, — говорит она сегодня, — нас носили события. Началась война. В Париже немцы. Именно на пути нашего бегства мы услышали Призыв генерала де Голля, о котором мы тогда ничего не знали. Мы были в панике, его слова придали нам бодрости».



После попыток зарабатывать на жизнь в Лондоне медсестрой, киномехаником Анна Марли поступает в Театр Армий. «Это был вихрь. Нас в бригаде было пятеро: музыкант, певица, фокусник, конферансье и я — „трубадур с гитарой"». Однажды она прочла в английских газетах о боях в Смоленске, и встрепенулась ее русская душа. Ее будто пронзила родившаяся в ней музыка — в ней, давно уже занимающейся композицией и поэзией. И эти русские слова:



От леса до леса
Дорога идет вдоль обрыва,
А там высоко где-то
Месяц плывет торопливо...



Она поет, отбивая на гитаре шаги партизанского отряда. И эта тишина в зале перед тем, как он взорвется громом аплодисментов... Родилась «Песнь партизан».



Позже наступит время, когда Жозеф Кессель и его племянник Морис Дрюон, пораженные красотой этой песни, предложат ей еще один вариант текста — на французском языке. «Я сама тоже написала французский текст, — признается этот автор 300 песен, — но не осмелилась показать его»...



Ни малейшего сожаления, никакой горечи. Ей воздавали должное ее многочисленные друзья по Сопротивлению, в частности, Анри Френе. Сам Эмманюэль д''Астье-де-ла-Вижери напишет слова для другой великолепной песни Анны Марли Исповедь партизана», которую в 70-х годах запоет Леонард Коэн. «Не знаю, как он ее раздобыл, — говорит Анна, которая уже зо лет живет в США, — но он сделал ее знаменитой».



Из только что вышедшей книги воспоминаний можно узнать все о жизни этой замечательной и скромной женщины. «Я уже давно ее написала. И поскольку у меня просто мания все сохранять — билеты, программки, письма, фотографии, мой архив довольно обширен. И вот наконец этим текстом заинтересовались. Жозе Сорийан купил одну из моих, старых пластинок и захотел узнать, кто же я такая. Он нашел издателя Пьера Аймара де Бруасья, и они приехали ко мне в Ричфильд-Спрингс, на север штата Нью-Йорк, выбрали документы для этой книги».



Прекрасный альбом с текстом Анны Марли, удивительно ясным и рассказывающим о жизни с ее виражами, путешествиями той, которая сначала была балериной в Русских балетах, а потом избрала путь странствующего певца. Это историческая книга о буднях «Свободной Франции» в Лондоне, о храбрости этих по-братски сплоченных людей. В ней переданы и страхи, и смятение, и высокая надежда. Ее дополняют многочисленные документы и фотографии, а также компакт-диск с переворачивающей душу «Исповедью партизана» и несколькими вариантами «Песни партизан», в том числе в виде свиста. «Сейчас я уже не могу свистеть, но эта песня была важна именно свистом, так как он проходил через вражескую волновую заглушку... Именно в свисте эта песня пересекла Ла-Манш...».



В эти дни Анну Марли будут чествовать: сегодня в 10 часов утра в Пантеоне она нач­нет «Песнь партизан», которую подхватит хор Французской Армии. Завтра, в воскресенье она будет на Мон-Валерьен, на открытии музея «Свободной Франции» в Инвалидах, у Триумфальной Арки оживит пламя Вечного Огня... «Оживить пламя... Надеюсь, что моя книга — это обращение к молодому поколению»...


«Ле Фигаро», 18 июня 2000 года





15 февраля 2006 г., в день Святого Сретенья Господня, в своем доме на Аляске на 89-м году жизни умерла Анна Юрьевна Смирнова-Марли, уроженка Петербурга, прозванная во Франции "достоянием республики", композитор, автор легендарной "Песни партизан", во время второй мировой войны ставшей наряду с "Марсельезой" официальным гимном правительства Свободной Франции генерала де Голля. Панихида по Анне Юрьевне прошла в крипте, в нижней церкви Собора Александра Невского в г. Париже.